Автор: Людмила Рябова, канд. истор. наук, доцент Ин-та истории СПбГУ
Доклад на 45-ом осенне-зимнем вокршопе GASi «Авторитет в группе и обществе»
Спасибо организаторам этого форума за предоставленную возможность выступить здесь от имени историков, тем более, что одним из приоритетных направлений развития современной исторической науки является ее междисциплинарность. Обращение историков к исторической психологии, равно как и к социальной, политической и кросс-культурной психологии стало методологической нормой. Смею предположить, что и в рамках психологии как науки исследователи и практики прибегают к историческому опыту наций. В этом смысле мультидисциплинарные и транснациональные научные коллаборации призваны выявить общее и особенное в ментальностях народов, в частности, в рамках обсуждаемой здесь проблемы. Хотя современные коммуникативные практики и глобализация в целом размывают «ментальные границы», тем не менее, остаются устойчивыми некие мифологемы, манипулируя которыми, политические элиты оказывают влияние на большие группы населения, по сути, эксплуатируя их историческую память. В своем докладе я предлагаю обзор (в историческом дискурсе исключительно) ряда таких упрочившихся стереотипов, определяющих «психологию русского народа».
Соотношение «власть-личность» в истории России всегда имело свою специфику, что в немалой степени подтверждает имперская история Санкт-Петербурга и Петропавловская крепость как ее символ. Политическая оппозиция (царевич Алексей, кадеты, члены Временного правительства), протест против абсолютной власти монарха (декабристы), свободная политическая мысль (Александр Радищев, Михаил Бакунин, Сергей Нечаев, Ф.М. Достоевский, Н.Г. Чернышевский и др.) преследовались не только как непосредственная угроза монархии или ее официальной идеологии, но и как несвойственное русской традиции (ментальности) выражение Чужого — индивидуальности, лидерства. Хотя Петербург и отражает западную ориентацию его основателя, Петра I, противопоставлявшего Петербург Москве как центру оппозиции и защиты старого мира, ключевые властные константы были развиты и упрочены именно здесь. После Петра «русский стиль» управления доминировал и в имперский период истории России.
Вопрос о ментальности наций до сих пор остается одним из весьма актуальных в рамках концепта «Россия и Запад». Исторически сложившиеся особенности «характера народов» продолжают в значительной мере определять поведенческие доминанты коллектива и индивида, что, безусловно, не исключает отклонение от сложившихся стереотипов. В повседневных практиках, тем не менее, в силу исторической памяти/исторического инстинкта нации в жизни социума сохраняются некие константы, в том числе, особенности восприятия власти на различных ее уровнях. Сложившееся в русской традиции отношение «власть-общество-индивид» стало определяющим маркером русской ментальности.
В истории России формирование специфики понимания власти и роли личности происходило под воздействием трех основных факторов: религия (православие), татаро-монгольский период истории (иго), географический (пространственный) фактор.
Православие требовало от русского человека, прежде всего, смирения, которое было основной добродетелью, в то время как главным грехом объявлялась гордыня. Неразвитость личностных начал не предполагала лидерства в коллективе, где основой жизни общества были соборность, общинность, солидарность. Ломка этих основ началась только незадолго до Первой мировой войны, не успев завершиться. Революция 1917 г., а затем длительный период «коммунистической религии» вновь культивировали коллективность при лидерстве партии. Отсутствие в России опыта индивидуализма, частного предпринимательства, лидерства (как норм европейской истории) привело в годы перестройки к искажению понимания и реализации на практике этих категорий.
Одновременно в православной традиции светская власть объявлялась «божественной» (в отличие от католической традиции, где Папа – посланник Бога на земле, а короли лишь первые среди равных), и ее сакральность была абсолютной на протяжении всей истории России. До 1917 г. Россия не знала антимонархических выступлений (за исключением движения декабристов), а народные восстания со своими лидерами (Степан Разин, Емельян Пугачев и др.) лишь подтверждали прочную веру в «хорошего» царя (события 9 января 1905 г. не были исключением).
Татаро-монгольское иго привнесло в русскую практику власти еще один существенный элемент – восточный деспотизм. Совмещенный с идеей святости власти, он сформировал в конечном итоге мощный репрессивный аппарат, усилив сервилизм подданных. Сложилась авторитарность (почитание) как российская формула власти.
Но татаро-монгольский период (30-е годы XIII в. – 1480 г.) имел и другую сторону. На Западе это был период рыцарства, когда закладывались понятия чести и геройства, поведенческие нормативы, оформившиеся позже в правовой кодекс, определивший, в том числе, и права человека. Русь не знала этого этапа формирования личности. Как писал русский философ Николай Бердяев, «честность – западноевропейский идеал, русский идеал – святость».
Географический фактор русской истории (колонизация огромных территорий) потребовал централизации власти для управления этими пространствами, подчинения общества государству. Вместе с тем в условиях крепостного права (до 1961 г) в поисках свободы люди бежали из центра страны на окраины, где вне законов формировалось чисто русское представление о свободе – «русская воля». Об этом замечательно сказал Николай Бердяев, заметив, что
Западноевропейский человек ищет свободу в государстве, а русский – свободу от государства.
Элементы русского понимания свободы как «воли», безусловно, сохранились в генетической памяти нации и проявляются в поведении индивида и в XXI веке.
Одновременно понимание необходимости защиты огромного государства от внешнего врага усиливало веру во власть, которая должна быть сильной, а государство могущественным. Как писал русский консервативный мыслитель Константин Леонтьев, нужно «меньше думать о благе и больше о силе. Поменьше так называемых прав…».
Таким образом, ход русской истории привел к формированию следующих особенностей государства: этатизм, патернализм, подчинение общества государству, державность, примат общества над личностью, неразвитость личной инициативы. В русской традиции значение государства в обществе всегда было выше значения личности. В то же время роль государства определялась ниже роли монарха/генерального секретаря/президента, т.е., в ряду «власть-государство-личность» личность была и остается последней.
Если говорить об авторитете власти как таковой (абстрактной, не конкретной на каждом этапе истории), то нужно, прежде всего, отметить амбивалентность отношения к ней в России.
Прежде всего, следует учитывать разделение понятий «монархия» и «власть» в сознании русского человека (в средневековой и новой истории). Первое отождествлялось со вторым как идея и разделялась как политическая практика, чего не было ни в одной европейской стране, где отношение к власти всегда рационально, конкретно и практично. Там власть уже давно была свергнута с пьедестала святости, разъята и разложена на составляющие, разъяснена, подвергнута научно-философскому анализу, облачена в правовые нормы, другими словами, приземлена, т.е. ее уже давно «потрогали руками», причем, не только профессионалы, теоретики-интеллектуалы (Н. Макиавелли, Т. Гоббс, Дж. Локк, Ш. Монтескье), но и народ (парламенты, городские суды и т.д.). Возможная именно на Западе (в Англии, например) формула власти «Государь царствует, но не управляет» была немыслима в России.
Другая особенность отношения русских к власти связана с ее непрофессионализмом. Дело в том, что в России даже к концу XIX в. еще не был создан класс профессионалов, интеллектуалов от политики, не выработан синтезированный (образование — профессиональная специализация — политика) универсальный в национальном масштабе социальный институт (механизм) по подготовке «кадров» для государства. В Европе подобная практика существовала уже более двух столетий. Это были и строго элитарные структуры (корпоративные и ориентированные на управление), не допускавшие в свою среду демократические слои, и достаточно разночинные властные образования, составлявшие «чиновный аппарат».
В России же долгое время (вплоть до советского периода) не осуществлялась на государственном уровне подготовка «государственных людей». В отличие от стран Западной Европы, где давно уже функционировала определенная модель власти и в ее рамках «взращивались» интеллектуалы — практики управления, Россия постоянно находилась в состоянии поиска самой этой модели в ее оптимальном варианте. Поэтому, если «государственные люди» — интеллектуалы/лидеры — и появлялись на властных, политических горизонтах России, то это были люди счастливо-случайные (как, например, М.М. Сперанский или С.Ю. Витте), либо по праву рождения «обреченные на власть» и опять же по счастливому совпадению оказавшиеся способными к управлению. Непрофессионализм власти как отличительная черта, безусловно, не способствовал доверию и уважению к ней.
С другой стороны, верховная власть всегда рассматривалась как «грешная», грязная и отсюда — брезгливое к ней отношение, традиционно свойственное не только интеллигенции, но и народу. Л.Н. Толстой писал:
Русский народ всегда иначе относился к власти, чем европейские народы. Русский народ никогда не боролся с властью, и, главное, не участвовал в ней, не развращался участием в ней. Русский народ всегда смотрел на власть не как на благо… но смотрел всегда как на зло, от которого человек должен устраняться. Большинство поэтому всегда предпочитало нести телесные бедствия, происходящие от насилия, чем духовную ответственность за участие в ней… Причина такого отношения русского народа к власти, я думаю, заключается в том, что в русском народе, больше чем в других народах, удержалось истинное христианство как учение братства, равенства, смирения и любви, то христианство, которое делает резкое различие между подчинением насилию и повиновением ему…». Позже В.В. Розанов заметит, что русским свойственна «неумелость власти, недаровитость к ней», ибо так «не грешнее», и в этом состоит непохожесть русских на западных людей, на немцев особенно, которые «почти без души. Почему так и способны управлять.
Сказанное выше в рамках исторического введения к проблеме, тем не менее, следует определять лишь как историко-культурную матрицу, на которой уже в ХХ веке формировались новые свойства, как общества, так и индивида. Советский период истории предъявил «социалистическому» человеку новые требования. Выработка таких личностных качеств, как энтузиазм, инициативность, лидерство (в рамках «социалистического» соревнования, спорта, учебы) стала нормой коммунистического воспитания, что нашло отражение в повседневных практиках – «доски почета», знак/звание «Героя социалистического труда», а также в советском кино, музыке (например, «Марш энтузиастов»), изобразительном искусстве. Однако развитие лидерства было ограничено, главным образом, сферой труда, хотя культивировалось и в общественных организациях и, особенно, в комсомоле. Это был уже опыт, хотя и ограниченный «руководящей ролью КПСС», формирования политического лидерства. Перестройка (с середины 1980-х годов) открыла новую нишу для реализации лидерства – политический плюрализм, частная собственность, бизнес, в которых выработанные в советский период навыки лидерства получили свободу выражения, сохранив при этом чисто русскую специфику.
